Любовница:
Разгладила
лиловую ткань платья на своих коленях, ногтем отследила ряд нитей.
Однажды
ты сказал, что тебе очень нравится, как оно сидит на мне…
Редкий
комплимент. Тем и был ценен. Только сделан ли он мне или все же платью?
Я не
уверена.
Трикотаж.
Видимость создания тепла. Но мягкость, податливость и нежность неподдельны.
Ощущения
вообще трудно подделать, содержание – легко. Эквивалентно тому, что между мной
и тобой: ничего, но ощущения сильны как никогда до этого. Небывало.
- Будешь
десерт? – Ты поднял голову, оторвавшись от своей тарелки.
Печенка
по-строгановски. Вспомнила, как ты говорил, что не взыскательный гурман.
Вероятно, так и есть: ничего из того, что готовила для тебя я, не вызвало ни
порицаний, ни запоминающейся похвалы.
Сухо и
нейтрально.
- Так
хочешь?
А чего
хочешь ты? Хотя бы раз четко и определенно вырази свое желание. Не равнодушие.
Молчание.
В мутно-рассеянном, будто растекающемся желтоватым половодьем свете ресторанных
ламп сверкнули твои седые виски. В голубых глазах – ничего. Пустота глубины.
Глаза
любимого…
Я в
конце концов отрицательно покачала головой, сделала очередной глоток красного
вина. Сегодня – лишь оно, понимающее, согревающее, утешающее. Горько-сладкий
экстракт слез и бархатистая шероховатость непроизнесенных слов.
Опускается
вниз по горлу. Застревает где-то в пищеводе и откликается галькой боли.
К чему
слова, и правда? Ты в любом случае их слышать не способен.
Не
воспринимаешь.
Мы давно
говорим на разных языках. Я – обожания, ты – самоустранения.
Доел,
произнес «дежурное»: «Было вкусно». Промакнул рот салфеткой.
Как
много в тебе «автоматического», рефлекторно усвоенного, без эмоциональных
растрат выносящегося в реальность? Вот эта улыбка для меня, да? Потому, что я
смотрю в твое лицо, ожидая чего-то. Прошу чего-то. Улыбка, не менее «дежурная»,
чем та фраза, не менее ритуальная, чем этот ужин в ресторане, разговор о
работе, финансах, врачах, чем гостиничный номер и секс – после.
Все –
«дежурное», ровное, глухое. Без глуби, яркости, точно скользнувшее по глади зеркала
отражение. Есть что-нибудь, куда ты по-настоящему вкладываешь душу? Хоть
что-нибудь, на что я могу указать, сказав: «Вот это – ты». Все – словно
проходное, призванное глупо заполнить пустые ячейки твоих часов, дней, месяцев.
Мужчина,
от самоотдачи делу которого я хмелела.
Положив
салфетку на столик, ты встал, протянул мне ладонь, галантно предлагая подняться
с места, покинуть ресторан и уйти с тобой в ночь, загромоздившую своей массой
все пространство за окнами, напротив которых мы и сидели. А я все смотрела в
твое лицо – ничего не выражает, брови только слегка сдвигаются к переносице,
когда ты анализируешь, почему я медлю, - и силюсь понять: быть здесь и сейчас –
разве это твое желание?
Просто эхо
моего.
Чего на
самом деле желаешь ты? Нет, не меня – это точно.
Снаружи
осень обдала нас запахом плесени, желудей и промозглостью смерти. Я взяла тебя
под руку, и мы неспешно пошли к твоей машине. В ознобе напряглись мышцы.
В ознобе
и страхе перед тем, что планирую сказать тебе и что услышу в ответ.
Не поймешь,
не услышишь. Отгородишься. А я поставлю точку и чем тогда законопачу
образовавшуюся дыру?
Оглянулась
вокруг. Видимость умиротворенного вечера пятницы, когда действие энергетика
рабочей недели подходит к концу и смакуешь мысль о том, что завтра не требуется
вставать раньше солнца.
Это не
умиротворение. Это – агония, которую я успешно и долго скрывала за молчанием, а
ты ни на секунду не заметил ее в моем взгляде.
Мужчина,
который умел читать мои мысли.
Я не
нужна тебе. Ни для бесед, ни для поддержки, ни для постели. Я в курсе, что и с
первым, и со вторым, и с третьим отлично справляется твоя жена. Твоя отдушина,
подруга и лучший из возможных партнеров. Все понимающая, прощающая, всегда
остающаяся с тобой. Альфа и омега, гамма, дельта и все прочее для твоей души.
А я –
удобная вещь. Сама пожелавшая тебя, взявшая тебя. С твоего инертного,
«автоматического» разрешения.
Твои
желания – эхо моих.
Твои
слова – по моей молчаливой, вечно написанной в глазах отчаянной просьбе любить.
Любить хотя бы мизерной частью твоего сердца. Хотя бы в одну десятую чувства. У
тебя же правило – никогда не отказывать. И ты не отказывал.
Твои
действия – в ответ на мою настойчивость. Отклик на стук в дверь – вежливость
требует открыть.
Вот
только твоя – вечно заперта. А стены крепки. За ними мне места нет, каким бы
пожаром напора, страсти и смелых, ободряющих, обожествляющих тебя поступков я
ни палила их. И почти два года я стою там же, где и стояла, - на крыльце.
Восхищаясь тобой, любя, питаясь этим восхищением и любовью, бросая в топку
время, усилия, эмоции.
Выгорела.
Достаточно.
Но
больно.
Зачем ты
вообще держал меня рядом? Дарил надежды, мертворожденные? Давал обещания,
ложные? Зачем?
Я не
знаю. Просто – эхо моих горячих, бредовых желаний.
Ты - ровно,
глухо, пусто.
Мужчина,
в красоте духа которого я готова была раствориться.
Не знаю
тебя, ты не знаешь меня. Пусть и два раза в неделю мы спим вместе, ежедневно
ведем разговоры обо всем. Смеемся, грустим, мечтаем, шутим. Ежедневно. Я - вкладывая
любовь и признательность, ты – еще крепче запирая засовы. Что я буду делать,
когда это оборвется? Но это следует оборвать. И это оборвется.
Ты
будешь вспоминать обо мне? Что когда-то я была рядом, жила тобой, забыв о себе
самой… Сомневаюсь. У тебя ведь правило – не оглядываться.
Чужие, «дежурные»
друг для друга люди - вот итог.
Больно.
Больно за каждый день этих практически двух лет.
Мы с
тобой прошли квартал. Морось застыла в воздухе, оседала тончайшей вуалью на
волосах, одежде. Облачка нашего дыхания развеивались прочь, исчезая в глянцевой
сырости городской симфонии – змеиный блеск-шепот асфальтового покрытия дороги и
тротуаров, фиолетовый, красный и белый писк мигающих неоновых ламп вывесок,
широкомасштабные аккорды уличных фонарей, прямолинейные, но ограниченные. И
гулкая, чеканная дробь наших шагов – ночной набат, прощание для
заканчивающегося вечера.
Все
заканчивается: жизнь, любовь, иллюзия. Ты и я.
Я
вздрогнула от налетевшего порыва ветра, встретившего нас за углом. Северный и
сырой, он хлестал подолом платья по моим лодыжкам, тяжело, рывками, будто
хлопали навечно опустившиеся крылья птицы, в одночасье разучившейся летать.
Возможно,
она и не умела. Ей только казалось. А сама давно разочаровалась в небе.
Наши
тени вытянулись, обзавелись лиловыми венчиками из-за подсветки крыльца ночного
клуба, когда мы остановились у твоей машины.
- У нас
еще два с половиной часа, - просто, обыденно и ровно произнес ты, заводя мотор.
Посмотрел на меня.
Из-за
неверного освещения голубые глубины твоих глаз скрылись, стали темными. И снова
– в них нет ничего.
Глаза
любимого?..
- Кто я
для тебя? – хрипло выдавила я, мы были в пяти минутах до гостиницы.
- Ты
опять? Тебе обязательно знать это? Что это изменит, скажи?
Я
молчала, всматриваясь в твое лицо: нахмуренные брови, чуть опущенные вниз
уголки красивых губ, острые скулы, утес волевого подбородка. Глаза. В них
выжидающий упрек.
Выпад.
Парирование удара. Так удобней, когда ответ не льстит самому себе.
Ты
припарковался, заглушил мотор, замер, повернул ко мне лицо.
- Просто
давай оставим все на прежних местах, - спокойный, мертвый голос, ни крохи
просьбы, ни мимолетного касания нежности.
Всегда
отстранен, но будто бы близок.
Мужчина,
открытости и чувствительности которого умилялась.
Да, я
понимаю: страсть и ласка – щедроты для жены. Для меня только холод и
сдержанность, порционно-скупо отмеренная душевность.
Ты
никогда не оставишь ее. Ни ради меня, ни ради еще чего-либо. Припаян, приклеен
намертво. Любовью? Зависимостью? Заблуждением?
Бессильный
мужчина, силой которого я вдохновлялась.
Чужие, с
поддельным содержанием любовники.
И человека,
которого безумно люблю, от которого счастлива была бы довольствоваться мизером
теплоты и чувства, нет на самом деле.
Больно.
Нестерпимо.
Отвернулась,
опустила голову, спрятала покалывающие слезами глаза. Разгладила подол платья,
пытаясь высмотреть в ослепнувшем уличном свете ряды лиловых нитей, набегающих
друг на дружку, переплетающихся и очень легко расстающихся. Вдохнула,
выдохнула, сквозь ком в горле глухо ответила:
- Давай.
Ты - снова эхо моего желания.
Тогда
пожелаю отпустить себя… Выучусь желать этого - желать вернуть себе себя.
…А после
сливово-лиловая ночь, беззвездная, беззвучная, придавливающая весом, суровая,
заглядывала в окна гостиничного номера. Во мраке тонуло все: ковер, мебель,
бусины виноградин, эллипсы яблок, растрепанные помпоны хризантем в вазе на
столе, того же оттенка мое платье, брошенное на спинку кресла, постель, с
бесполезной белизной подушка и одеяло. И я сама.
Комментариев нет:
Отправить комментарий